фото показано с : dp.ru

Генеральный консул Израиля Ольга Слов на днях завершила дипслужбу в Петербурге. Ольга рассказала "ДП" о камбэке в родной город через 30 лет и сравнила Ленинград детства с Петербургом, увиденным глазами израильского дипломата.

Генеральный консул Израиля Ольга Слов на днях завершила дипслужбу в Петербурге. Ольга рассказала "ДП" о камбэке в родной город через 30 лет и сравнила Ленинград детства с Петербургом, увиденным глазами израильского дипломата. О жизни в Ленинграде Вы перед отъездом в Израиль почти окончили школу в Ленинграде и продолжили обучение уже в Израиле. Была ли у вас возможность за эти четыре года сравнить советское образование с современным российским? — Сравнивать не совсем корректно, ведь у меня нет личного опыта обучения в современных российских условиях. Мои дети учились здесь, но в международной школе, в которой система и подход к обучению отличаются от российских. Сама я училась в обычной районной школе, в которой всё было как у всех: были и очень хорошие учителя, и очень плохие, и средние. В памяти, конечно, остались воспоминания об очень хороших. Например, учительница математики — совершенно замечательный преподаватель. Она дала прекрасную базу, много объясняла, а не заставляла зубрить. Благодаря этим знаниям, уже в Израиле, где обучение математике разделено на три уровня, у меня была возможность учиться на самом высоком из них, а это удавалось не всем. Пригодилось ли это при поступлении в вуз? — Для поступления в вуз в Израиле нужно сдать психометрический тест — много разных маленьких тестов на совершенно разные темы: проверяют не глубокие знания, а как ты можешь их применить, как работает логика. Также учитывается оценка в аттестате зрелости, например, по математике и английскому. И вот эта математика на высоком уровне дала мне важные дополнительные баллы. Но с тех пор я ею больше не занимаюсь, и когда мои дети учат что-то, я вряд ли смогу помочь. Но само мышление и логика были заложены в школе и до сих пор помогают в жизни. Для меня было спасением то, что в израильской школе можно было не изучать, например, физику и химию. Говоря о плохом обучении в ленинградской школе, я имею в виду именно эти предметы, — их заставляли зубрить, никто ничего не понимал и не учился. В Израиле я доучивалась два последних класса и фокусировалась на общественных и гуманитарных дисциплинах. Что касается современных реалий, было бы замечательно, если бы школа могла готовить детей к актуальным вызовам и потребностям, когда надо понимать, что такое банк, ипотека, страховка, налоги и пенсионные накопления. Эти знания нужны всем и везде, но и в Израиле пока нет такой отдельной дисциплины. Для меня самой это всё сложно, я знаю какие-то базовые вещи и надеюсь, что мои дела в полном порядке. Но хорошо бы быть в этих вещах уверенной, а не жить надеждой. Я не вижу проблем в том, что в израильской школе можно какие-то предметы учить основательнее, чем другие. Главное, чему обучают детей, — умению учиться. Тогда они сами смогут находить информацию, отделять достоверную от ложной, эффективно её фильтровать и анализировать. Поддерживаете ли связи с одноклассниками? Вы же посещали свою школу с официальным визитом. — Связей как таковых нет, как и встреч выпускников. Я поддерживаю связь с несколькими одноклассниками, мы с ними пересекаемся в основном в соцсетях. Мне было очень любопытно прийти в свою школу, посмотреть, какой она стала и изменилась ли. Хотя я понимала, что уже приду в совсем другую школу — с другими учителями. Дирекция также пригласила на ту встречу нескольких педагогов из моего детства, включая ту самую учительницу математики. Я была очень тронута, но понимала, что моя школа осталась в прошлом: в одну реку нельзя войти дважды. Мы все из школы пошли разными путями. Мне интересно было бы узнать, что с кем стало и кто где, но связь со многими уже потеряна. Давайте попробуем вспомнить Петербург ваших 16-17 лет и сравнить его с городом, в который вы вернулись сейчас (или в более ранние приезды)? — Я уезжала в самом начале 1991?го. Мы все помним это время: темно, грустно, страшно, экономия, очереди. Как-то обсуждала с мужем моё детство и рассказала ему о том, что были дни, когда я голодала. И муж не поверил. Но такое было, потому что не было времени стоять в очередях. Чтобы купить масло, яйца, сметану, молоко, надо было обойти весь громадный Кировский район: в одном магазине было одно, в другом — другое, в третьем — третье, потом начались эти талоны… В общем, когда перед отъездом было очень много дел и не было времени на очереди, бывали дни, когда было голодно. Я приезжала в Петербург до назначения, это каждый раз было очень здорово, потому что это город, который я очень люблю, где чувствую себя в своей тарелке и где мне более-менее всё знакомо. Но в этот раз всё уже совсем по-другому и какие-то вещи и даже пути изменились. О трансформации городской среды Что именно? Архитектура, логистика? — Логистика — да. Даже в районе, где я родилась и выросла, где я помню, что, если пойти куда-то, будет то-то, всё уже не так. В моём родном микрорайоне построили какую-то эстакаду, как пройти из одной точки в другую, уже не очень понятно. Впрочем, это мелочи, а главное, что эти изменения должны улучшить жизнь города. Есть вещи, которые изменились. Когда я приезжала в 93-м, было совсем грустно. Сейчас всё более яркое, намного лучше оборудовано и исправно работает. Есть места, которые, с моей точки зрения, слишком сильно изменены, например, Летний сад. Наверное, я не одна так думаю. Но, должна сказать, что за время пребывания здесь я посетила много экскурсий по непарадному Петербургу, и мы ходили в места, в которых я никогда раньше не бывала и никогда бы сама их не нашла. И здорово видеть, что горожанам есть дело до того, что происходит, они пытаются сохранить город и даже вполне конкретные вещи — двери от парадной, мозаику на лестничной клетке. Это важно. Это история, которая дорога им и должна быть дорога всем. Я горжусь тем, что в Петербурге живут такие небезразличные люди. Следите ли вы за медиабаталиями градозащитников и градостроителей? — Я вижу их, но не слежу пристально. Все эти дискуссии могут иметь место, это нормально. Одна из этих историй для меня была дилеммой, потому что была задействована израильская строительная компания (в проекте "Планетоград"), а я как представитель Израиля должна помогать нашему бизнесу. Но это был отдельный вопрос, потому что проект сначала был признан стратегическим для города, а уже потом произошли какие-то изменения. Тем не менее бизнес — это бизнес, и если были договорённости, их нужно было соблюдать. Сейчас эта история несколько успокоилась, я привела её как пример, интересный не только стороннему любопытному наблюдателю, но и в плане моей работы здесь. Вообще бывают ли у вас ситуации, когда вы должны выбрать между своей позицией как человека из Ленинграда — Петербурга и официальной позицией? — Такое случается. Не только потому, что я в Петербурге представляю израильский бизнес. Кстати, это касается иногда и того, что происходит в Израиле, и с чем я не полностью согласна. Это удел каждого дипломата. Мы все люди со своим мнением, с одной стороны, а с другой, — мы официальные представители государства и всегда в работе руководствуемся тем, что мы призваны разъяснять позицию своего правительства. До сих пор, мне кажется, у меня это получалось без того, чтобы идти вразрез со своей совестью. Я всегда пытаюсь найти какие-то объяснения, которые кажутся мне логичным обоснованием, и с которыми я сама согласна. Думаю, что это можно назвать профессионализмом. Не то чтобы я хвасталась, но в этом отличие политиков от профессиональных служащих. За последние лет 20 в Петербурге построили много всякого архитектурного и инфраструктурного. Что-то из этого вам нравится? — Сразу в голову приходит только газпромовская "игла". Всегда, когда строят что-то новое, к нему нужно привыкнуть. У нас в Иерусалиме некоторое время назад построили на въезде в город футуристический струнный мост. И по этому поводу было очень много споров: как современный технологичный мост может быть построен в старинном и древнем Иерусалиме. Но теперь это уже архитектурный и инфраструктурный объект, который ассоциируется с городом. Я смотрю на газпромовскую башню — и что-то в ней есть. Она стоит удалённо, и в том месте смотрится вполне органично. Тот же Мариинский театр, новая сцена. Само по себе это красивое здание. Вначале, особенно по сравнению со старой сценой, — смотришь: оно совсем другое, зачем оно здесь, ведь не вписывается в общую архитектуру — но сейчас уже вроде и привыкли, и не реагируем на него так остро. Я всё же человек несколько со стороны и не хочу никого обидеть, но я вижу — город развивается. Ему нужны новые дороги, инфраструктура. Очень большой вопрос, как это сделать, когда есть такой большой исторический центр — здесь требуется много умения и такта. Но когда едешь по Западному скоростному диаметру в сторону Лахты — это очень красиво, со всех сторон вода, вода, вода — и ты будто летишь по небу. Правда красиво. И главное — удобно, ведь если ехать через центр, можно и не приехать. Был период, когда было заметно, что в городе много денег и они вкладываются. Было ли это заметно вам и куда можно было бы еще инвестировать? — Было бы здорово вложить в реконструкцию и реставрацию старых зданий. Мы видим много следов "былой цивилизации". В некоторых зданиях жильцы объединились и пытаются что-то сделать, но где-то это наследие исчезает — и это очень обидно. О жизни в Израиле Расскажите о вещах, с которыми вы столкнулись только в Израиле. Каково сейчас отношение молодёжи к армии? Кажется, в 90-е и раньше оно было довольно романтическим? — У разных групп населения отношение разное. С 90-х это не сильно изменилось. Армия в Израиле рассматривается как некий агент социализации. Это не только армия, которая обеспечивает оборону и безопасность, но и важный этап жизни, который нужно пройти — ступенька на пути взросления. Всё идет по плану: сначала ты идёшь в школу, а после школы идёшь в армию, а потом, например, едешь в Южную Америку и ходишь там по горным тропам. Кстати, почему именно в Южную Америку? — Не обязательно туда. Многие едут в длительную, иногда экстремальную поездку. Когда ещё этим заняться, как не в промежуток между армией и университетом, когда жизнь как таковая ещё не началась. В армии есть очень разные позиции и должности. В моём случае не было возможности выбирать курсы или поступать на более продвинутые должности, но сейчас любая девушка и парень, которые идут в армию, получают список курсов. Опции есть совершенно разные. После армии вы пошли учиться на факультет антропологии и факультет изучения ислама, Ближнего Востока. — В Советском Союзе нас учили, что есть "израильская военщина" — и всё. Хотела разобраться, что же там за конфликт, откуда он пошёл, как это можно решить. Как это часто бывает, чем больше учишься, тем меньше понимаешь. Не могу сказать, что я нашла решение, что можно сделать, но было очень ценно и полезно узнать, в какой точке мы находимся, исторический аспект ситуации и с чего всё началось. Кстати, изучая арабский язык, я многое поняла и про иврит, его структуру и грамматику, ведь это языки одной группы. А изучая ислам — про иудаизм, историю пророков. У нас очень много общего, и всё очень взаимосвязано. В итоге я стала более привязана к региону и понимаю его. В годы, когда я поступила на службу в МИД, были большие ожидания насчёт нормализации в нашем регионе, но на довольно долгий период это застопорилось. Сейчас мы видим снова развитие: с ОАЭ, Бахрейном, Марокко налаживаются отношения. Это очень воодушевляет и открывает для всех нас большие возможности. То есть вы верите в то, что этот конфликт можно разрешить? — Конфликт в нашем регионе не религиозный. Между иудаизмом и исламом нет никаких противоречий, евреи и мусульмане жили бок о бок в течение веков. Конфликт начался на политической, территориальной основе. Это всё решаемо. По логике вы могли бы и в МИДе работать на Ближнем Востоке. Вы сами выбирали регион? — Мой бэкграунд учитывался. В МИДе есть люди из бывшего Советского Союза, говорящие на русском языке, — хотя и не очень много. Знание языка при работе в России очень важно. Можно работать и без него, но коллеги из других генеральных консульств все говорят по-русски — и очень хорошо, а язык ведь непростой. Вторая часть моей первой командировки была в Финляндии, территориально близко, но это совсем другая история, Европейский Союз. Если вдруг я сейчас вернусь туда, придётся всё изучать заново, всё быстро меняется. Вы не хотели поменять радикально направление? — Хотела и хочу. Везде было бы интересно побывать и поработать. Работа в незнакомой стране иногда немного пугает, где-то надо знать язык, которого я ещё не знаю, и выход из зоны комфорта непростой. Но в принципе изменения вполне возможны. Идёт постоянная ротация, постоянно открываются должности. Надо выставлять свою кандидатуру, решение принимает комиссия по назначениям. Есть определённый период, который можно провести вне страны. Сейчас после 4 лет в России я не могу уехать в новый регион, я должна вернуться в Израиль. После этого нужно встретиться, познакомиться и поговорить с людьми из разных департаментов МИДа. Например, если меня знают в европейском департаменте, то ещё не знают в департаменте Африки. Если я хочу в будущем поехать на службу в Африку, мне надо представить себя именно там. О партнёрстве двух стран В каких сферах наиболее сильно экономическое сотрудничество между Петербургом и Израилем? — Отдельной статистики по Петербургу и Северо-Западу нет. Если смотреть на торговлю, большая часть израильского экспорта в Россию — сельское хозяйство, бытовая химия. В магазинах можно найти израильские фрукты-овощи, косметику. Есть интерес к израильскому IT. Израиль закупает в основном металлы, драгоценные камни, продовольствие и так далее. Должна сказать, что по моему опыту сотрудничество идёт очень непросто, со скрипом. Почему — это вопрос на миллион долларов. Если бы мы нашли этот философский камень, "волшебную формулу", то, наверное, смогли бы достичь лучших результатов. Всё происходит примерно так: нам всё интересно, отлично, хорошо, больше не звоните. Почему так — нет объяснения. Начинается пилотный проект — и потом ничего, никакого продолжения. Так было во всех сферах, которые мы пытались продвигать: медицина, сельское хозяйство, высокие технологии. Я с большим сожалением говорю об этом, потому что мне кажется, что есть общий взаимный интерес. По крайней мере теоретически. И можно было бы прийти к соглашениям на пользу обеим сторонам. На официальном уровне мы всегда говорим, что хотели бы расширить наш товарооборот, усилить экономические связи. У Израиля есть опыт и знания, компетенции в определенных сферах, у России — в других. Наверняка есть тема, где мы можем объединить усилия и добиться чего-то прорывного. Мозги есть и здесь и там, и можно было бы получить интересный результат. Я не очень пока понимаю, что мы делаем неправильно, но что-то явно идёт не так. Мы пытаемся создавать возможности для бизнеса с российской и израильской сторон, работаем через комитеты во всех регионах и сферах. Но зачастую то, что кажется нам приоритетным, видимо, таковым не является, или есть какие-то подводные камни, о которых мы не знаем. Например, мусорная реформа. Вроде все должны быть заинтересованы как можно эффективнее её развивать. Но то, что мы пока предлагаем, не воспринимается. В Израиле много компаний, разработавших различные технологии переработки пластика, резины, водоочистки. На все темы этой отрасли в Израиле есть технологии, которые успешно работают и у нас, и в других странах. Но в России пока в них как будто не заинтересованы. В сельском хозяйстве тоже есть различные умные технологии — и тоже не получается выйти на российский рынок. Проходят совершенно замечательные встречи — и расходимся ни с чем. Так было, и на северо-западе, например, с Архангельской областью. Вы ходите только официальными путями или, например, через диаспоры? — Мы пытаемся действовать через госструктуры или напрямую связываем бизнесменов с двух сторон. Какие-то проекты бизнесменов с еврейскими корнями есть, но точечно. Возможно, если речь пойдёт о крупном бизнесе, то стратегия выхода на рынок будет иной. Например, если говорить о сотрудничестве в области медицины, понятно, что российской стороне требуются лицензии. Это непростой и затратный процесс, не все готовы входить в него без гарантий. И с израильской стороны должно быть понимание, что здесь вещи работают по?другому, нельзя прийти с наскока и не всегда твой замечательный продукт сразу будут покупать. Есть другие интересы, темы, бюрократические препоны. Не у всех хватает терпения разбираться в этом. И с российской стороны есть какая-то инертность. В сотрудничестве ведь надо работать, недостаточно просто заплатить деньги. Но всё же успешные проекты есть? — Да, конечно. Раз фрукты, овощи и косметика продаются, значит что-то работает. Какие-то вещи на стадии переговоров, и мы очень рассчитываем на результат. Если компания ведет переговоры, она заинтересована хотя бы теоретически. Есть пилотные проекты. Например, с сетью "Лента" сотрудничала компания, которая предлагала решения, как отслеживать продукт с истекающим сроком годности. Подвижки есть. Но пока мы не дойдём до результата, говорить, что у нас все получилось, нельзя. Насколько велики были потери экономики Израиля от пандемии? — Экономические потери были, и большие. Туристическая сфера внесла свою отрицательную лепту, но и без неё проблемы были очень заметными. В начале прошлого года у нас безработица была на одном из самых низких уровней за несколько лет — 3,4%, и за несколько месяцев она достигла 26% (больше миллиона безработных). Сейчас уже лучше. В марте 2019-го из России приехало 318 тысяч туристов, мы думали, что за 2020-й год побьём рекорд и получим 5 млн туристов, но в марте всё закрылось, приехать успели только 850 тысяч. Министерство туризма предпринимает определённые шаги, временно переориентировалось на внутренний туризм. Например, в Эйлате были специальные меры, чтобы туристы могли приезжать с тестами на въезде. Упомянутые уже новые соглашения с ОАЭ и Бахрейном касаются в том числе туризма. С ОАЭ подписано и ратифицировано соглашение о безвизовом режиме, с Бахрейном — меморандум. Как вы сейчас можете оценить меры по борьбе с коронавирусом? — Мы все сильны задним умом. Наверняка что?то было сделано не совсем правильно. В Израиле много критики, что вовремя не закрыли аэропорт, и это позволило мутациям проникнуть в страну. Но есть и те, кто считают ограничения слишком жёсткими. Впрочем, кампания по вакцинации была развёрнута очень быстро и эффективно. Прививки получили и те, кто не имеет гражданства: иностранные журналисты, дипломаты, рабочие. Их даже не спрашивали, на законных ли основаниях они в стране, потому что заразить они могут в любом случае. Для палестинских рабочих были открыты специальные пункты вакцинации в городах и промышленных центрах. Расчёт был на то, что массовая вакцинация выведет нас из кризиса. В принципе, около месяца назад мы уже практически вернулись к нормальной жизни — заболеваемость была на минимальном уровне. Все двери открылись, требование ношения масок было отменено. Но штамм "дельта" снова смешал все карты. В эти дни Израиль начинает вакцинацию старшего населения третьей дозой вакцины. Jerusalem Post писал, что Израиль закупил российскую вакцину "Спутник" для вакцинации. Так ли это? И какие есть ещё проекты сотрудничества в части вакцинации населения? — "Спутник" закупила Палестинская автономия. Роль Израиля заключалась в согласовании трансфера. Израиль, конечно, сотрудничал, потому что происходащее у наших соседей оказывает влияние и на нас. Кроме того, это необходимый гуманитарный шаг. В плане сотрудничества мы постоянно на связи с Россией. Мы все время были в контакте с КВС, предлагали дешёвые и очень простые израильские решения, особенно когда были проблемы с аппаратами ИВЛ. Но это непростой процесс, он требует лицензии. И это не решается быстро. Мы предлагали наработки израильских больниц — как разделить зоны, как работать в начале эпидемии, как оказывать помощь, не подходя вплотную к больным и т. д. До пандемии состоялся визит петербургских работников мединской сферы в Израиль — члены делегации посетили медицинские центры и больницы. Я слышала, что увиденное в Израиле в определенной степени было применено в начале пандемии, когда было нужно перевести работу больниц на особый режим. Когда российские власти заявили о готовности вакцинировать иностранных дипломатов, это было хорошей новостью. Но поскольку Минздрав Израиля дал разрешение только двум вакцинам — "Модерна" и "Пфайзер" — мы привились "Пфайзером". И это была экстраординарная ситуация, с разных континентов были организованы спецрейсы: дипломаты и представители других госучреждений, которые работают за рубежом, приезжали в Израиль на несколько часов, получали вакцину в аэропорту и возвращались на место службы. Могу сказать с уверенностью, что если бы не было тех спецрейсов, я бы воспользовалась предложением сделать прививку "Спутником", знаю некоторых коллег, кто это сделал. Есть ли значимые события в жизни Израиля, о которых вы хотели бы рассказать петербуржцам? — Разумеется. В этом году наши страны отмечают 30-летие возобновления дипотношений. Наше генконсульство и посольство в Москве планируют ряд мероприятий. Планы большие. Уже состоялось первое событие в Калининграде — там родилась одна из самых значимых поэтесс Израиля Леа Гольдберг, мы отпраздновали 110-летие со дня её рождения. Она сделала много, чтобы привезти в Израиль российскую литературу и ознакомить израильского читателя как с произведениями русских классиков, так и с авторами детских книг. Рассеянного с улицы Бассейной израильские дети знают благодаря ей. Мы планируем много мероприятий, чтобы увековечить её память. В Петербурге тоже планируем ряд событий. Работаем, чтобы привезти одну из самых известных и значимых трупп современного балета Vertigo. Надеюсь, что получится осенью. Планируем и традиционный кинофестиваль.

Подробнее читайте на dp.ru ...

31 +